Базисные категории психологии : категория «мотив».
Не меньшее значение имеет в психологии и категория мотива. Уже в первых психологических теориях ученые рассматривали источник активности, стремились найти причину, которая побуждает человека к движению, т.е. стремились понять мотивы, которые лежат в основе нашего поведения. Были попытки найти и материальное объяснение этим побуждениям, при этом мотивы связывались и с движущимися атомами, и с «животными духами», были и теории, которые говорили об их нематериальности. Так, Платон говорил о страстной или вожделеющей душах, которые и являются носителями мотивов, а Лейбниц считал, что активность, побуждение к действию является свойством души-монады. Однако независимо от истолкования природы мотива, он, как правило, связывался с эмоциями и был одной из главных проблем для всех психологов. Поэтому естественно, что и в современной психологии понятие мотива (потребность, влечение, стремление) стало ведущей категорией практически для всех психологических школ.
С категорией мотива тесно связана другая категория — переживания, эмоционального отклика человека на явления внешнего мира и свои поступки и мысли. Еще Эпикур утверждал, что именно переживания направляют и регулируют поведение, в качестве таковых рассматривают их и современные психологи. Несмотря на то что проблема природы и динамики эмоциональных процессов не получила еще в психологии однозначного решения, сам факт важности эмоций и переживаний не только в регуляции активности, но и в присвоении знаний, идентификации с окружающим миром, в том числе и со значимыми людьми, не вызывает сомнения.
Прежде чем войти в разряд психологических категорий и закрепиться в языке науки, представление о мотиве неизменно и повсеместно появлялось (под различными именами) во всех случаях, когда возникал вопрос о причинах человеческого поведения. Мотив (от лат. moveo -двигаю) — это то, что движет живым существом, ради чего оно тратит свою жизненную энергию. Мотив не может быть адекватно объяснен сам по себе, вне неразлучных связей и изначальной включенности в систему тех детерминант — образа, отношения, действия, которые конституируют общий строй психической жизни. Его «служба» в этой жизни представлена тем, чтобы придать поведению импульс и направленность к цели, поддерживая энергетическое подкрепление поведения на всем пути стремления к ней. Будучи непременным «запалом» любых действий и их «горючим материалом», мотив издавна выступал на уровне житейской мудрости в различных представлениях о чувствах (например, удовольствия или неудовольствия), побуждениях, влечениях, стремлениях, желаниях, страстях, силе воли и т. д. Переходя от житейской мудрости к научным объяснениям, следует начать со взглядов на мотив в эпохи, когда изучение психологических вопросов считалось занятием для философов. Предполагаемая понятием об установке идея организации действия во времени соединяла в характеристике поведения в качестве нераздельных два момента: зависимость от предшествующего состояния субъекта и прогностическую ориентацию. В период античности была проведена различительная линия не только между чувственным познанием и мышлением, но также между этими разрядами явлений и побуждениями человека. Пифагор, Демокрит, Платон помещали разум в голове, мужество — в груди, чувственное вожделение — в печени. У Платона это разграничение приобрело этический характер. Он считал разумную душу (она осела в голове, как наиболее близкая к небесам, к нетленному царству идей) высшим достоянием человека. Низкая — «алчущая» — часть души уводит к низменным целям, препятствует благородным мотивам. На разум возлагалась задача «обуздания» этих рвущих человека в разные стороны побуждений. Историк Р. Уотсон видит иронию истории в том, что главный вклад в психологию Платона-философа, который превыше всего ставил разум, свелся к акцентированию иррационального в человеке. Аристотель среди функций души выделил стремление «к чему-либо» или «отчего-либо». За этим стояло утраченное последующей психологией и возродившееся в новейший период положение о том, что мотив всегда имеет предметную направленность, поскольку предмет, к которому стремится организм, может стать целью, лишь будучи представлен в форме образа. Стремление неотделимо от ощущения. Оно сигнализирует о том, достигнута ли цель, вызывая у субъекта чувства удовольствия или неудовольствия. Тем самым объективно присущее организму стремление (имеющее смысл мотива, который побуждает организм действовать) соотносилось с субъективно испытываемыми чувствами. Впоследствии вопрос о связи мотивационных факторов с эмоциональными станет важнейшим для многих теорий. У Аристотеля сама по себе эмоция (удовольствие или неудовольствие) — не мотив поведения, а сигнал достижения цели стремления. Наряду со стремлением важным мотивационным началом Аристотель считал аффекты. Считалось, что в случаях, когда аффективная реакция является либо избыточной, либо недостаточной, человек поступает дурно. Крайности безнравственны. Но между ними имеется «золотая середина». Оптимальным состоянием, если речь идет о деньгах, является щедрость, негативными же полюсами — либо расточительство, либо скупость.
Платон возлагал обуздание побуждений на силу разума. Согласно же Аристотелю, человек способен выработать правильные аффекты благодаря своему личному опыту, систематическому обучению. Воспитание чувств совершается в поступках. Тем самым мотив наделялся нравственным знаком, определяющим смысл реального действия — поступка. Сам же поступок приобрел роль творческого начала характера (личности). Отношение между разумом и аффектом заняло значительное место в психологических воззрениях философских школ в эллинистический период. Школа стоиков, в частности, отвергла разделение Платоном души на рациональную и иррациональную. Все психические процессы считались разумными. Страсти, желания, аффекты относились на счет неправильной деятельности мышления, в результате которой они становятся болезненными состояниями души. Избавить от них способен разум, в котором виделось главное терапевтическое средство. Наконец, в эпоху крушения античной цивилизации в учении Августина в качестве основной мотивирующей силы действий души выступает, взамен мышления и аффектов (эмоций), особая, чуждая всему материальному, сила воли, которая распоряжается как своими орудиями мозгом, органами чувств и движений. Все другие психические процессы возникают и изменяются благодаря чисто духовной волевой активности. Она же поворачивает душу к самой себе, становясь источником осознания личностью своего внутреннего опыта. К Августину восходит волюнтаризм, воспринятый в последующие века рядом учений о мотивационном приоритете воли в психической организации человека. Понятие о произвольности ассоциировалось с теми процессами в организме, которые регулируются осознаваемой целью и духовными актами субъекта как последней причинной инстанции, Психологические соображения соотносились с глобальной философско-религиозной проблемой свободы воли.
Первый крутой поворот к новым объяснениям произошел с открытием Декартом рефлекторной природы поведения в его учении о страстях. Как отмечалось, применительно к человеку это учение прокламировало бескомпромиссный дуализм. Материальное тело предстало в образе автомата, запускаемого в ход внешними импульсами, промежуточным эффектом действия которых становятся восприятия и элементарные чувства, а конечным эффектом — «раздувание» мышц. Но наряду с этим организм приводится в действие «излучениями» другой, бестелесной субстанции, откуда исходят акты сознания и воли, а также высшие интеллектуальные чувства. Декартов дуализм царил над умами в течение трех столетий. Его отражением стала в конце концов версия о необходимости «двух психологий» — объяснительной, которая усматривает причины изучаемых явлений в телесной механике, и описательной (или понимающей), интуитивно проникающей в душевную жизнь с целью постичь ее уникальность, ее озаренность богатством культурных ценностей.
Однако уже в Декартовы времена была предпринята величественная попытка объяснить с геометрической строгостью, руководствуясь не интуицией, алогическим анализом, мотивы поведения человека как телесно-духовного существа. Эта попытка принадлежала оппоненту Декарта Спинозе. Он отверг убеждение в том, что воля — это самостоятельная причинная сущность. Иллюзия свободы воли — результат незнания истинных причин. Этими причинами являются аффекты. Под ними имелись в виду не Декартовы «страсти» (то есть страдательные состояния) души, которые, возникая в организме, могут быть только результатом того, что он испытывает; служить же мотивом его действий, влиять на них они бессильны. Аффекты, согласно Спинозе, — это особые телесно-психические состояния. Их великое множество. Спиноза, обращаясь к аффектам, усматривал задачу философии в том, чтобы, неотступно следуя принципу причинности, объяснить предназначение аффектов как движущих сил человеческого бытия, Спиноза предложил строго объективное изучение аффектов взамен сбора сведений о том, как они переживаются испытывающим их субъектом. Рассматривая их в объективной системе отношений, он сводил богатство аффектов к трем основным, имя которым: влечение, печаль и радость. Он наделил аффекты действительным влиянием на организм (тело), считая, что печаль уменьшает способность тела к действию, тогда как радость увеличивает ее. Важнейшие нововведения Спинозы: подход к аффектам с позиций, отвергающих дуализм телесного и духовного, придание им реальной причинной роли в жизнедеятельности — побудили в XX веке Л.С. Выготского задуматься над перспективой создания теории, способной применить идеи Спинозы к современной психоневрологии.
Дарвиновские выводы об инстинкте и об объективном характере побуждений, заложенных в глубинах жизни, Фрейд перевел с биологического языка на психологический, развив свою теорию мотивации. Он перенес ее в новую плоскость, соотнеся с проблемами строения и развития психики человека. И тогда складывалась совершенно иная ситуация, чем в направлениях, где мотивирующее начало поведения виделось под углом зрения его биологической природы. Применительно к человеку невозможно было устранить вопрос о роли сознания. И первый же фрейдовский вывод запечатлела версия о конфликте между голосом сознания и мощью скрытых от него глубинных бессознательных влечений. Воспитанный в молодости на идеях строжайшего детерминизма, Фрейд настаивал на том, что любые в структуре психические феномены, даже кажущиеся нелепыми личности или иррациональными, случайными или бессмысленными, жестко обусловлены игрой подспудных психических сил (сексуальных либо агрессивных влечений). Спасаясь от них, человеческое существо ставит этим слепым психическим стихиям «запруду» в виде различных защитных механизмов, важнейший из них — механизм вытеснения. Вытесненное влечение, сталкиваясь с цензурой сознания, ищет различные обходные пути и разряжается в формах, внешне нейтральных, порой даже бессмысленных, но имеющих свой символический план. Их разгадкой и занялся психоанализ, толкуя сновидения, изучая различные оговорки и ошибки памяти, необычные ассоциации (связи) мыслей. Почему же сознание, в котором после Дарвина и Спенсера стали признавать орудие адаптации к среде, средство возможно более эффективного приспособления к угрожающим организму внешним си- лам, выступило как инструмент нейтрализации внутренних сил? Потому что Фрейд вводил в свою конструкцию противостоящий всему инстиктивно-биологическому в человеке социальный фактор. Социальные нормы, запреты, санкции также обладают мотивационной силой. Они вынуждают личность неосознанно хитрить, обманывать себя и других по поводу своих истинных побуждений. Анализ сложной мотивационной структуры личности привел Фрейда к трехкомпонентной модели ее устройства как динамичного и изначально конфликтного. Конфликтность выступила в столкновении бессознательных влечений с силой «Я», вооруженного своими орудиями самозащиты, и давлением сверх-«Я» (инстанции, представляющий социум как враждебное индивиду начало).
Наряду с Фрейдом существенно обогатил категорию мотива Курт Левин. Он был близок гештальт теории с ее увлеченностью революционными событиями в физике, где утвердилось понятие о поле. Но гештальтисты сосредоточили свои усилия на разработке категории об- раза, тогда как Левин обратился к динамике мотивов в индивидуальном, а затем и коллективном поведении. Как и Фрейд, Левин стал на путь разработки принципа психической причинности. Данная объективно, подобно биологической и социальной причинности, она отлична от них. В то же время именно в силу своей объективности она выступала в такой трактовке, которая позволяла преодолеть версию о «замкнутом психическом ряде», где одноявление сознания субъекта (волевой импульс, образ цели, чувственный порыв, акт апперцепции) производит другое. Одним из откликов стала левиновская концепция мотивации. Согласно этой концепции, движущим фактором поведения (независимо оттого, осознается он или нет) служит мотивационная напряженность жизненного пространства, имеющего свои законы преобразования, отличные от законов, по которым возникают ассоциации, связи стимулов с реакциями и т. д. Поиски объективной динамики мотивов как непременной детерминанты поведения сближали Левина с Фрейдом. Но во многом они расходились. Фрейд был сосредоточен на истории личности. Мотивацию он сводил к нескольким глобальным влечениям, объекты которых фиксируются в детстве. Исходя из этого предполагалось, что наличная мотивация человека детерминирована его давними «комплексами», «фиксациями», «замещениями». Отсюда и направленность психоанализа — «раскапывать» далекое прошлое личности. В отличие от Фрейда Левин учил, что объяснить поведение можно только из тех отношений, которые складываются у личности с ее непосредственной, конкретной средой в данный микроинтервал времени. Прошлый опыт может влиять на субъекта только в том случае, если сохраняется актуальность этого опыта «здесь и теперь». Имеется общая мотивационная динамика. Поэтому такие известные проявления органической потребности, как голод, насыщение, пресыщение, Левин использовал для экспериментального изучения мотивов, движущих испытуемым при исполнении заданий, не имеющих биологического плана (при чтении стихов, рисовании.
За абстракцией, казалось бы, такой спокойной и бесстрастной функцией ума, всегда кроется определенная направленность поведения, мысли и деятельности, писал Ухтомский. С переходом к человеку наряду с реальностью преобразуемой природы возникает принципиально новая форма — реальность человеческих лиц (личностей). И здесь, согласно Ухтомскому, в психологическом опыте, организуемом доминантой, совершается великая революция. Обычно, говоря об изменении психики на «фазе человека», главный упор делают на интеллектуальных структурах- мышлении и речи («вторых сигналах»). Ухтомский выдвигает на передний план возникновение новых доминант (мотивационных установок), порождаемых новой действительностью, а именно личностно-человеческой. Считая, что природа человека делаема и возделываема, Ухтомский имел в виду не только обогащение организма новой информацией и не только построение новых способов (приемов) действий, но прежде всего созидание новых мотивационных структур. Что же касается основной тенденции в развитии мотивов, то ею является экспансия в смысле овладения средой во все расширяющихся пространственно-временных масштабах («хронотопе»), а не редукция как стремление к «защите» от среды, уравновешенности с ней, разрядке внутреннего напряжения. Существенно новым в трактовке мотивационной активности было понятие об «оперативном покое». Эта форма активности усматривалась не только в двигательных реакциях на среду (сколь бы стремительны и неугомонны они ни были), но и в особом, с предельной концентрацией энергии, сосредоточенном созерцании среды, которое требует значительно большей нервно-психической напряженности, чем мышечные операции, и обеспечивает недостижимую посредством этих операций тонкость и точность рецепции.
Понятие о доминанте, разработанное Ухтомским, не было приковано к этому фундаментальному уровню биологической мотивации и потому открывало путь к исследованиям побуждений, присущих человеческому бытию в мире. Своеобразие биографии Ухтомского (он окончил духовную академию, прежде чем стал физиологом) направляло его мысль на поиски тех обстоятельств мотивационной напряженности поведения индивида, которые обусловлены его поглощенностью общением с другими людьми и высшими духовными ценностями.
Применение новых электрофизиологических и биохимических методик изучения мозга расшатывало представление об организме как инертной системе, выводимой из равновесного состояния только под влиянием внешних толчков. Мозг обнаруживал электрическую активность и тогда, когда его не бомбардировали раздражители среды. Все более очевидной становилась не только зависимость мозга от рецепции (восприятия извне поступающих сигналов), но и рецепции от мозга. Внешняя стимуляция (афферентное возбуждение) накладывается на уже существующее возбуждение в центральной нервной системе. Исследования (в частности, опыты по «сенсорной изоляции» американского психолога Хебба) показали, что изоляция человека от чувственных раздражителей становится препятствием для умственной работы. Это свидетельствовало о том, что органы чувств не только информируют о среде, но и поддерживают мозг в деятельном состоянии. В условиях «сенсорного голода» (когда органы зрительных, слуховых, осязательных ощущений у испытуемого изолируются от внешних сигналов) у человека начинаются галлюцинации. Следовательно, мозг сам продуцирует следы прежних впечатлений. Эти факты невозможно совместить с представлением о мозге как передаточной станции между стимулом и реакцией, с гипотезой о том, что жизнедеятельность подчинена одной цели — устранению раздражителей. Против гомеостаза как единственного объяснительного принципа поведения свидетельствовали и некоторые биологические концепции, как, например, выдвинутое канадским ученым Г. Селье учение о стрессе. В условиях большого напряжения (нервного, мышечного, чрезмерного охлаждения или перегревания и т. д.) гомеостатические механизмы гладко работать не могут. Организм отвечает на травмирующие раздражители (стрессоры) совокупностью особых адаптационнозащитных реакций. Сперва возникает состояние тревоги («аларм-реакция»), при котором адаптация к угрожающим раздражителям еще не достигнута. Затем происходит мобилизация сил и наступает стадия сопротивления. Она сменяется стадией истощения, когда достигнутая было адаптация утрачивается. Подобно понятию об установке, понятие о психологическом стрессе включило готовность индивида реагировать на значимый раздражитель. Вместе с тем это эмоциональная, аффективная готовность, связанная с мобилизацией всех физиологических ресурсов организма для того, чтобы устоять перед грозным испытанием. Психология постоянно находится под влиянием общебиологических представлений и опирается на них.
Организм нуждается в том, чтобы сохранять возбуждение своей активизирующей системы, хотя и не на чрезмерном, но на достаточно высоком для успешного приспособления к среде уровне. А это возможно лишь при утолении «сенсорного голода», то есть потребности в новых внешних раздражителях, когда старые, привычные перестают «насыщать». Конечно, принцип гомеостазиса тем самым вовсе не утрачивает значение, но оказывается недостаточным, чтобы объяснить мотивацию поведения. Выдвигаются требования пересмотреть традиционную концепцию мотивации, ограничивающую ее истоки биологическими нуждами организма. Хронологически они относятся к середине нашего столетия, и у нас есть основания полагать, что сдвиги в трактовке мотивации, будучи обусловлены конкретно-научными достижениями нейрофизиологии, сравнительной, экспериментальной, клинической психологии, не случайно падают на этот период. Они связаны с коренными изменениями в содержании, структуре и масштабах научно-технической деятельности, существенно повысившими требования к возможностям человеческой личности, ее активности и самостоятельности, придавшими большую актуальность проблемам психологии творчества. Опыты Маклеланда вскрыли реалистическую установку сознания, его направленность на воспроизведение действий, способных удовлетворить потребность. Чем сильнее был мотив, тем чаще испытуемые представляли различные способы успешного достижения цели. От целей, связанных с органической потребностью, Маклеланд перешел к более высоким, отражающим ценностную ориентацию личности. При этом он обнаружил большие различия между испытуемыми в отношении силы возникшего у них мотива достижения. Переход от биологических объяснений к социальным был симптоматичен. Категория мотива, как и другие звенья категориального аппарата психологии, вбирает признаки, «детектируемые» научной мыслью в общении с исследуемой реальностью. Этой реальностью в нашем случае выступает система особых, предметно-ориентированных энергетийно-динамических отношений субъекта с действительностью, заданная взаимодействием природных и социокультурных начал в его психической организации.
Мотивация и мотивыЕ. П. Ильин, 2011
7.2. Проблема полимотивации поведения и деятельности
Долгое время соотношение между мотивом и поведением (деятельностью) рассматривалось с мономотивационной позиции. Исходя из того что мотив является системообразующим фактором деятельности и поведения, психологи тесно привязывают их к конкретной потребности (принимаемой за мотив). Это находит выражение в тезисе: каждому мотиву (потребности) должна соответствовать своя деятельность, и наоборот. Например, Д. Н. Узнадзе пишет: «…нет одного и того же поведения, которое могло бы иметь различные мотивы. Было бы правильнее говорить, что есть столько же поведений, сколько мотивов, дающих им смысл и значение» (1966, с. 403).
Из такого понимания соотношений между мотивом и поведением (деятельностью), отмечает И. В. Имедадзе (1984), вытекают три следствия. Первое состоит в формуле: один мотив — одна деятельность. Второе — мотив именует деятельность и благодаря этому выступает критерием выделения различных видов и форм поведения. Третье следствие заключается в том, что мотив определяет содержательную характеристику деятельности.
Однако в последние годы среди многих отечественных психологов стала распространенной точка зрения, что деятельность и поведение человека обусловлены одновременно многими мотивами (Л. И. Божович, В. К. Вилюнас, И. В. Имедадзе, В. И. Ковалев, А. Н. Леонтьев, В. Ф. Петренко, М. М. Филиппов). А. Н. Леонтьев, например, выдвигая положение о полимотивированности деятельности, отталкивается от факта, что сложные формы поведения и деятельности, как правило, побуждаются несколькими потребностями. Первый вариант полимотивации, по А. Н. Леонтьеву, состоит в обусловленности учебной деятельности как познавательными мотивами, так и социальными, придающими этой деятельности двоякий смысл. Второй вариант полимотивации — это сочетание смыслообразующего мотива, осуществляющего функцию побуждения, направления и смыслообразования, с мотивами-стимулами, которые играют роль лишь дополнительной стимуляции данной деятельности.
Психологи настолько уверовали в непогрешимость постулата о полимотивированности деятельности и поведения, что считают его аксиоматичным. Например, В. К. Вилюнас пишет: «У человека одновременное проявление и действие мотивационных факторов различного происхождения представляет собой практически постоянный фон жизни. Поэтому актуальной является не сама по себе констатация полимотивированности человеческой деятельности, а проблема ее форм и механизмов» (1990, с. 187). Но, пожалуй, в наиболее крайнем проявлении этот взгляд выражен А. Маслоу, который полагает, что любое поведение обнаруживает тенденцию к детерминированности скорее несколькими или всеми базовыми потребностями одновременно, чем единственной из них.
Попытку разобраться в том, насколько состоятельна та и другая позиция психологов, предпринял И. В. Имедадзе (1984). Критикуя мономотивационную позицию ряда психологов, он отмечает, что при предметно-потребностной трактовке мотива требование того, чтобы у каждой деятельности был свой мотив, оборачивается поиском специфической потребности для каждой деятельности, а это приводит к неадекватному истолкованию того, что делает человек. Например, продолжает он, труд, будучи особой формой деятельности, должен иметь свою потребность (потребность в труде, т. е. в непосредственном процессе или результате труда). Но такая потребность, по замыслу классиков марксизма, возникнет у человека только в коммунистическом обществе. И получается, что современный человек может добросовестно трудиться всю жизнь, не имея таковой потребности и, следовательно, не осуществляя трудовую деятельность (исходя из формулы, что каждой потребности должна соответствовать своя деятельность). Неправомерность такой интерпретации, отмечает И. В. Имедадзе, показана рядом авторов.
Таким образом, заключает И. В. Имедадзе, при отождествлении потребности и мотива становится невозможным реализовать положение «один мотив — одна деятельность», поскольку всем хорошо известно, что одну деятельность, как правило, побуждает несколько потребностей. В связи с этим он говорит о полипотребност-ной природе деятельности и поведения.
Мне кажется, что здесь И. В. Имедадзе несколько переусердствовал в своей критике. Уже его оговорка по поводу своего тезиса («как правило…») говорит о том, что в отдельных случаях (а может быть, и значительно чаще) между видом потребности (мотива) и видом деятельности может существовать и содержательное, и семантическое сходство, т. е. положение «один мотив — одна деятельность» может отражать действительность. Другое дело, что из названия деятельности часто не следует такое же название потребности, ее обусловившей (например, упоминание о «спортивной деятельности» вовсе не говорит о наличии у человека, ею занимающегося, «спортивной» потребности, или что коммерческая деятельность обусловлена коммерческой потребностью). И именно в этом может проявляться несоответствие вида деятельности и вида потребности.
Кроме того, он, по существу, не отрицает и формулу: «один мотив — одна деятельность», а просто более правильно смотрит на структуру мотива. Так, отрицая тождество потребности и мотива, И. В. Имедадзе рассматривает его как основание поведения (деятельности) со стороны субъекта, в котором должно учитываться все содержание деятельности: как эмоционально-потребностное, так и когнитивно-ситуационное. Человек учитывает ситуацию, наличие объективных и субъективных возможностей, наличие противоположных потребностей. Поэтому мотив в представлении И. В. Имедадзе сложная структура, не сводимая к одной какой-либо потребности.
Он настаивает на том, что деятельность может обусловливаться многими потребностями, которые, сосуществуя в рамках одной деятельности и устанавливая различные взаимосвязи друг с другом, создают единый мотив, служа одной интегральной цели. В подтверждение этого можно привести высказывание Л. И. Божович: «Отметка в качестве мотива учебной деятельности может воплощать в себе и потребность в одобрении учителя, и потребность быть на уровне своей собственной самооценки, и стремление завоевать авторитет товарищей, и желание облегчить себе поступление в высшее учебное заведение, и многие другие потребности» (1972, с. 27).
Надо заметить, что во многих случаях речь о полимотивации идет только потому, что за мотивы принимаются не только потребности, но и различные мотиваторы.
Поэтому точнее было бы говорить о полимотиваторной природе поведения и деятельности. В западной психологии акцент в основном делается на одновременной обусловленности поведения и деятельности многими целями или личностными диспозициями (Дж. Аткинсон [J. Atkinson, 1964]; Дж. О. Рейнор [J. Raynor, 1969]; X. Хекхау-зен, 1986, и др.). Таким образом, во многих случаях авторы рассуждают, по существу, о мифическом феномене полимотивации из-за того, что мотив понимается слишком зауженно: то как потребность, то как цель, то как один из мотиваторов.
В то же время, как и И. В. Имедадзе, я считаю возможным говорить и об истинной полимотивации. И. В. Имедадзе по этому поводу пишет, что, в строгом смысле слова, с полимотивацией мы имеем дело только тогда, когда одновременно действуют несколько мотивов, в состав каждого из которых могут входить множество потребностей. Однако в этом случае реально психологически осуществляется несколько деятельностей, каждой из которых соответствует свой мотив.
Истинная полимотивация, по моему мнению, имеет место при достижении человеком отдаленной цели, например в процессе учебной (получение образования) или спортивной (достижение рекордного результата) деятельности, которая направляется долговременной мотивационной установкой. И учебная и спортивная деятельности связаны с рядом частных деятельностей, каждая из которых побуждается и обосновывается частными по отношению к общей направленности поведения мотивами. Они как бы встроены в общий мотив и, являясь относительно самостоятельными психологическими образованиями, способствуют достижению конечной цели.
«Встроенными», по существу, являются мотивы деятельностей, связанных с зарабатыванием денег. В этом случае тоже нет прямой связи между потребностями человека и предметами их удовлетворения. Она опосредована целым рядом деятельностей, имеющих свои мотивы. Таким образом, на пути достижения отдаленной по времени, но главной на данном этапе жизни человека цели может выстраиваться цепочка таких «встроенных» мотивов, реализация которых будет неуклонно приближать человека к заветной цели.
